Russia

Alya Kudryasheva (Alia Khajtlina)
2007

Mama na dache

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз – вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс – то есть почти что старый. Шорты с футболкой – простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара – листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька – он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче – ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге – и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя – с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. “Двадцать один”, – бормочу сквозь сон. “Сорок”, – смеется время. Сорок – и первая седина, сорок один – в больницу. Двадцать один – я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь – на десятом. Десять – кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь – на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

Retrieved from https://izubr.livejournal.com/218085.html

Mum at dacha

Mother’s at dacha, keys are on the table, no need to make breakfast. Summer vacation is coming up, I’m eight, but in August I’ll turn 9. In August, I’ll turn 9, it’s 7am. The sky is light and flat, the sun left the strips in my hair. To catch a dream and clasp it in your palms, and let it go through the cracks of your fingers. Vit’ka from the tenth floor wanted to go swimming. Need to hurry up – they could leave without me. Vit’ka’s just finished the fourth grade, so you could say he is about to become old. Shorts and a T-shirt – plain outfit, an apple for a snack later. Vit’ka will teach me how to dive. He promised – I remember. The dirt path to the river is covered in footprints, baked, familiar. My dusty feet look like mum’s mittens. It’s so hot today – the leaves look like rags. Maybe, we’ll play later – I’ll ask for hide-and-seek. Vit’ka is nice. Exactly like the boy from Jules Verne. I’ll ask to be the leader, I think they’ll let me. Evening will come, should get dark. One day till the end of the week. I’m turning to the wall. One hundred ninety-nine.

Mum is at dacha. Bicycle. Have to take an exam tomorrow. The sun is licking my homework with its sweet eyes. To meet every morning and sit all through night, waiting for the summer to come. In august I’ll be a student, but for now I’m neither of these. This bread is half stiff and I’m picking cheese from the top of the knife, breakfast while your sleepy doesn’t taste as good. Vit’ka from the tenth floor, is already a junior. Knows all the smartest profs and makes programs for a company. Thin, ironical and dark-browed just like a movie hero. Writes notes to my sister, gives her flowers, but I swim faster and I write better poems. The thing is my sister’s face is always so bright, and I’m heavier and more spiteful. We climb up onto the porch to fly the kite. Seems they are leaving at night, I’m taking them to the train. The river is rustling and whispering at my feet, now it’s at my waist. Seventy-eight, seventy-seven, I’m crying, my back is turned to the train. Let them hide, I don’t care, I’m not going to look for them.

My mum is at dacha. My head is splitting. Dreamy stillness. The cat’s perched on my chest, the sun’s on the blanket. Cups, palms and sweaters, coffee, I’m begging you, please make coffee! Did anybody see me yesterday? Better not know. Let it be a big secret about a little debauchery. Everyone was drunk, weightless, warmed up by their liquidy friend, my voice is hoarse from talking so much, ash raining from a balcony, everyone with each other and everyone on their own, alive and rebellious. If we chip in a ruble, breakfast will come to our house, God, how I love you all, like rainbow in my palms. The street is in sunny patterns, Vit’ka, wash the dishes. We can lay and come back to life. We can go to the riverbank. I’ll catch you and conquer you, give you a shave and a haircut. Shove your nose into the bark. Thirty-four, thirty…

Mom’s in the photo. The key is in the lock. Eight hours till the summer begins. The sun is on walls, on my backpack, on my old sandals. Walking on my sleepy paws, there’s place to hide. Vit’ka is in Amerika. I’m in Moscow. The river’s now in my distant childhood. The apple’s been eaten, the train’s left the station, going somewhere off to Nice, I begin to count from one hundred, my life, from one. We struggle, we cry together like clowns at a circus. ‘’Twenty-one’’ – I mumble still half-asleep. Forty – Time laughs. Forty and my first grey hairs, forty-one – at the hospital. Twenty-one – I live alone, twenty – both eyes on fire, legs scratched up, a demon in my ribs, thoughts are running bent down, somebody is waiting for me, somebody from the tenth floor. Ten – I finish the fourth grade, no need to make breakfast. Need to hurry up. In August I will turn nine. Eight – keychain on my neck, melting in the morning sun …

Three, two, one. Ready or not, here I come. Lord, please, help me.

Translated by Alexander Dumanis and Natalia Vygovskaia

A contemporary Saint-Petersburg poet, Alya Kudriasheva (Khaitlina since 2018), was 20 years when she wrote this poem. She started writing poems, first, as a LiveJournal user Izubr. Alya quickly became famous due to massive reposting of her pieces and critical acclaim. We have included it in our current volume because it is about most tormenting and common fears, and yet the poem seems to protect the poet and the reader against their destructive force.

It starts narrating childhood and ends referring to a popular kids’ hide-and-seek game. The poet counts from 100 to 1. The numbers appear in each stanza and separate significant life changes, although they are not calendar dates or chronological markers. Numbers gradually decrease, creating the effect of time flowing away. The last line, when the count reaches 1, could have evoked an association with life coming to its end, if Alya had not suddenly called as a hide-and-seek player (Три-два-раз. Я иду искать): ‘’Three. Two. One. Ready, or not, here I come.’’ The tragic feeling of aging here gives the way to a playful mood, that mismatches the reader’s expectations and changes the tone of the poem from slightly melancholic, nostalgic to mischievous and vibrant.

The rhythm of the poem is like clock ticking. Its powerful sound pulls us through whirlpools of life of a person who is growing up and out of her fears. When one is eight years old, their biggest fear is to be left alone. A teenager falls in love for the first time and becomes afraid of unrequited love. Adolescence with its joys of brotherhood, affection and debauchery contrasts adulthood that shows loneliness, illness and helplessness against Chronos. And in order to resist the most terrifying fear, that is of death, the poet returns to childhood and stops the count. In her poetic world, time has no power. It is the poet, who reverses its flow and decides when to pause her growth.

Prepared by Natalia Vygovskaia